С красотою трудно поспорить, не правда ли? Он и не спорил, когда увидел, как на горизонте его воображения возникла эта черноволосая и черноокая румынка. Хотя, пожалуй, это было уже не его воображение, а вполне реальное происходящее. Но поэту так сложно понять, где кончается пресловутая реальность, и начинается неуемное, необузданное пламенное воображение литератора.
Маленькое и уютное кафе в центре Петербурга было почти пустым, когда в него вошла Мария. За столиком под пальмовым деревом сидели двое: изыскано одетая в твидовый костюм женщина лет сорока пяти, всем своим видом выражающая деловитость и сквозящую в каждом своем жесте надменность, и невысокий коренастый мужчина, одетый в очень дорогой официальный костюм, который явно не шел к его пошловатым и лишенным всякого благородства чертам лица. Рядом со сделанной под старину колонной сидел очень тучный с моложавым лицом мужчина в сером костюме нараспашку. В самом дальнем угле сидела молодая парочка: девушка с огненно-рыжими мелко вьющимися волосами, убранными в красивую милую прическу с вплетенными цветами, и ее спутник, судя по всему, представитель золотой молодежи, в кожаном пиджаке с напомаженным гелем темными волосами. У правого окна сидела девушка или молодая женщина с длинными крашеными белыми волосами, сидела она к залу спиной и потому Мария не могла разглядеть ее лицо. А возле левого окна сидел какой-то долговязый молодой человек с русыми немного вьющемся и немного взъерошенными волосами, бледный. Он сидел одиноко и смотрел печальным взглядом задумчивых светло-карих глаз то в свою чашку кофе, то в окно, на шумящую улицу.
Мария прошла за столик в середине зала и заказала чашку капучино и торт-безе. Она повесила свое ослепительно-белое драповое пальто на крючок рядом со столиком и села в задумчивости в ожидании заказа. Через некоторое время девушка почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, да такой настойчивый, что она чуть не подавилась кусочком пирожного, принесенного ей официанткой. Мария повернула голову и заметила, как на нее внимательно и с каким-то нелепым восторгом смотрит пара глаз орехового цвета. Мария даже застыла с ложечкой в руке от такой фамильярности, но незнакомец тут же отвел глаза и печально слегка покачал головой, как будто Мария была в чем-то перед ним виновата. «Какой странный!» – фыркнула про себя девушка и отхлебнула из чашечки кофе. Прошло еще время, и она вновь почувствовала на себе тот же пристальный взгляд. Она в негодовании обернулась, и на этот раз молодой человек то ли грустно улыбнулся ей, думая о чем-то своем, то ли криво усмехнулся, она не поняла. В любом случае, Мария быстро и натянуто улыбнулась ему и поспешила отвернуться. Наконец, незнакомец встал, накинул коричневый плащ и вышел.
Мария спокойно допила свой кофе, не поедаемая то страстными, то печальными взглядами странного незнакомца, расплатилась с официанткой и вышла. На улице было холодно и сыро. Осень в Петербурге - самое ужасное время в году. Особенно октябрь. Когда безостановочно целыми днями идут холодные проливные дожди, небо грязно-серого цвета и настроение портится окончательно. На крыльце было скользко, и не сумев сохранить равновесия, Мария уже была готова упасть, если бы ни чьи-то сильные руки, успевшие подхватить ее. Девушка подняла голову, и какого же было ее удивление, когда она увидела перед собой именно те фисташковые карие глаза незнакомца.
– Следует обратиться к администрации кафе, да? За то, что они подвергают клиентов переломам ног, а чего доброго еще и шей, а? – весело проговорил незнакомец, улыбаясь. На удивление, у него была необычайно приятная улыбка: очень искренняя и обаятельная. Она, сочетаясь с глубокими карими глазами, подернутыми грустью, придавала ему образ романтического мечтателя.
– Благодарю, – пробормотала Мария, и поспешила отойти от странного молодого человека.
Так они и разошлись: он в свою сторону, она – в свою.
***
Когда она вошла в кафе, Александру показалось, что с изменчивых небес к нему спустился прекрасный ангел с глазами цвета спелой южной ночи. Этот ангел так легко и плавно передвигался по пространству кафе от двери до столика, что казалось, будто бы он все еще плывет в ослепительной голубизне небес между пушистых облаков. Она сняла свое белое пальто, и ему показалось, будто бы ангел снял свои крылья и превратился в прелестную земную девушку, не менее прекрасную и возвышенно красивую. В каждом ее жесте чувствовалось что-то божественное. Тогда Александр, наконец-то, понял, что значит для поэта выражение «к нему спустилась Муза». Вот она – спустилась прямо с небес ровнехонько в то же самое кафе, где он проводил свои одинокие осенние вечера, в плоти и крови, вполне живая и реальная. Он долго смотрел на ее нежный профиль, и все в ней ему казалось совершенным и неотразимо чудесным. Пустяки, что у нее были немного неправильные и немного мелкие черты лица; что у нее был чуть островатый нос и несколько высокомерный взгляд. Нет, он был такой глубины! Такой чистотой, добротой и весной он был исполнен! Что ему казалось – он увидел перед собой богиню. Он пристально смотрел на этот неповторимый профиль и думал, что за сладкой мукой томится сейчас его душа, что за страстью полон ненасытный взор, когда она обернулась, и… он опустил голову, ослепленный ее очарованием. Потом он снова взглянул на нее, и в мыслях его зародились какие-то неясные еще строчки, какие-то сладкозвучные рифмы… «Муза», – думал он, и улыбнулся своим мыслям. Он не заметил, что все это время пристально наблюдал за ней: как она заправляет прядку блестящих черных волос за ухо, каким неповторимым движением берет в руку чашечку с кофе… И теперь она тревожно отвернулась от него, трудясь понять, что же ему от нее нужно.
Александр встал, чтобы не смущать ее боле и вышел на свежий осенний воздух. Лил беспеременный дождь, и небо заволокло серебристыми тучами. «Не удивительно, что ты плачешь, – обратилась к небу Александр, – ведь сегодня ты отпустил на Землю своего лучшего и самого прекрасного ангела». Короткий вскрик прервал его мысли, и он в последнюю минуту успел подхватить свою Музу, которая грозилась упасть прямо на мокрые и грязные ступеньки. «Хорошо, что успел вас поймать, иначе вы бы замарали свои крылья» – хотел сказать он, но сказал только что-то про безответственную администрацию кафе.
Она ушла. Слилась с бесформенной толпой прохожих, но перед его взором все еще стоял ее нежный образ и удаляющееся перышко ее белого плаща…
***
Октябрь кончался в суматохе, в суматошной сдаче сессии и напряженной учебе в музыкальном училище. Каким-то образом, Мария успевала совмещать учебу на Факультете Международных Отношений с учебой в музыкальном училище, где вот уже восемь лет кряду училась играть на фортепиано. И Владимир Иванович – ее пожилой учитель – называл Марию «самой любимейшей и талантливейшей ученицей своей».
Вот уже неделю Мария спала по четыре часа в сутки и совершенно не отдыхала. Все ее вечера кончались одинаково: после сдачи какого-нибудь экзамена или зачета и занятий в училище, она, уставшая и измотанная, возвращалась домой по Невскому проспекту, не замечая вокруг себя ничего, и даже необоснованно раздражаясь на весь Питер.
Уже у самого своего дома, который располагался в одном из старинных «дворов-колодцев», очень темных и мрачных, она услышала чьи-то шаги. Сердце ее зачастило, ноги стали передвигаться быстрее. У самого подъезда Мария обернулась и вскрикнула. Свет дворового фонаря светил ей прямо в глаза, поэтому она не смогла разглядеть лица своего преследователя, и разглядела только, что перед ней стоял высокий мужчина в длинном пальто.
– Что вам нужно?! Убирайтесь! – закричала Мария, задыхаясь от страха.
– Извините, ради Бога, – послышался смущенный, но необыкновенно приятный баритон; Марии даже показалось, что она его уже где-то слышала. – Я не хотел вас напугать.
– Однако вы это сделали, – строго и уже намного более уверенно произнесла девушка, почему-то совершенно перестав бояться.
– Простите… – еще раз пробормотал этот бархатный голос; незнакомец наконец-то отошел от света фонаря, и Мария сумела разглядеть в нем… того самого незнакомца из кафе, в котором не долее как месяц назад пила кофе с пирожным. Вид у него вид какой-то обескураженный и будто смущенный.
– Это вы? – накинулась она на него. – Вы меня преследуете?
– Нет, нет, что вы… – испуганно закачал головой незнакомец и вдруг ни с того ни с сего улыбнулся. – Я просто шел мимо… – продолжал он, все так по-дурацки улыбаясь.
«Шел мимо?! – просто остолбенела Мария. По всему Невскому? И случайно забрел в этот двор, в котором, судя по твоему озирающемуся виду, ни разу не был…»
– Кстати, я Александр, – вдруг представился незнакомец, и Мария просто застыла на месте, чуть не открыв рот от удивления.
***
В этот момент, праведного негодования, она была особенно прекрасна и он даже невольно залюбовался ей, глядя в эти невероятные, горящие каким-то незнакомым ему доселе огнем, глаза.
Ее голос потряс Александра в первое же мгновение, при первом же произнесенном этими прелестными алыми устами слове. Он был так мелодичен, так звонок, как бывает певуч и серебристо-напевен только первый майский ливень. «Не удивительно, ведь она спустилась с небес», – подумал он и улыбнулся. После их первой встречи, Александр места себе не находил - даже во сне он увидел милый образ. Он бесцельно шатался по улицам, в надежде увидеть ее. Он даже каждый вечер заходит в то самое кафе, где впервые ее увидел. Но ее не было… И вот, случайно, неделю назад, он увидел ее рано утром, идущую по проспекту. На этот раз на его Музе было не белоснежное пальто, которое показалось тогда Александру ангельскими крыльями; на этот раз на ней был длинный черный осенний плащ из какой-то блестящий материи. Но он все равно узнал ее: эту плавную, летящую походку, эти блестящие черные волосы, гладко зачесанные назад, этот гордый профиль… Он бездумно пошел за ней, и шел до самого университета, а потом ждал ее там, на дожде и холоде несколько долгих, исполненных однако сладостным предвкушением встречи с ней, часов. Потом он также анонимно и незаметно провожал ее до музыкального училища, а потом и до дому…
Александр каждый день ходил за ней от дома до университета, музыкального училища и снова до дома… Его дни стали наполнены этими хождениями за этой ослепительно-прекрасной девушкой. Он жил от встречи до встречи, он выучил весь распорядок ее дня. Он шел и любовался ее спиной, затылком… Он не знал большего счастья, большего блаженства!
И вот сегодня он, кажется, зашел слишком далеко. В прямом смысле. Он слишком задумался, слишком занялся своими мечтами, что не рассчитал, что она может оглянуться. И она оглянулась. Близость ее прекрасного лица довела его почти до головокружения, и в первые минуты он был даже как-то обескуражен. Он что-то лепетал ей, а потом глупо улыбался, а потом представился: «Александр».
Несколько минут она стояла в недоумении и заблуждении, что же делать дальше. Наконец, она сказал:
– Очень приятно познакомится, Александр, – и хотела было уже зайти в подъезд, как он остановил ее.
– А как зовут вас? – он слегка наклонил голову и с загадочной улыбкой посмотрел на нее. – Что же я зря ходил за вами всю неделю, и теперь даже имени вашего не знаю…
Мария остановилась, обернулась и интересом посмотрела на него.
– Мария, – наконец-то улыбнулась она и протянула ему руку. Он осторожно пожал ее нежные пальчики. – Что же, неделю… А я думала всего три дня.
– Видимо из вас плохой наблюдатель, – в его глазах зажглись огоньки; он любовался ее улыбкой, которая придавала ее строгим, одухотворенным чертам лица какую-то весеннюю легкость и беззаботность.
– Да уж, куда мне, – Мария издала мелодичный серебристый смешок и повнимательней вгляделась в лицо своего нового знакомого. Его чудесные светло-карие глаза она успела разглядеть еще в прошлый раз, и улыбку тоже. Он был достаточно недурен собой, хотя как-то растрепан. Черты его лица были достаточно правильными, классическими и привлекательными. Ростом он был выше ее почти на полторы головы, строен. Хотя одет он был довольно скромно, если не сказать бедно: в темно-коричневый, довольно, старый уже плащ, темно-серые брюки, и потрепанные стоптанные черные ботинки. Однако его светлое, хотя с какой-то печатью вековой печали, лицо и искренняя улыбка делали его более чем неказистое одеяние совсем незаметным. Даже придавали ему еще больше искренности и трогательного обаяния.
– Что ж, Александр, будем знакомы, – улыбнулась снова Мария, и уже открыла подъездную дверь, как повернула голову и произнесла: До встречи завтра у моего дома, как всегда, в 7:40, – и, то ли показалось Александру, то ли так оно и было, но она ему подмигнула.
***
На следующий день встреча «как всегда, в 7:40» состоялась. И еще на следующий тоже. И через неделю. И через месяц. Александр ходил за своей Марией по пятам, и она не была против. Он провожал ее всюду, повсюду следовал за ней. Стоит ли говорить, что он уже четко определил самое счастливое время в своей жизни – именно этот прошедший месяц.
На улицах уже лежал снег – чистый, свежевыпавший, белоснежный, как крылья поднебесного ангела. Зима уже подступала и еще одна промозглая петербургская осень отдавала ей свои права.
Мария любила снег куда больше, чем промокшие грязно-желтые осенние листья, и сейчас с удовольствием шла по нему, прислушиваясь к мерному потрескиванию под ногами. Александр шел рядом.
– Ты любишь снег? – спросила она, улыбаясь неизвестно чему.
– Люблю, – серьезно кивнул он, и вдруг, рассмеявшись, кинув в нее снежком.
– Ну держись! – закричал она, хохоча, и повалила его в снежный сугроб.
Так, смеясь, словно дети, радуясь первому снегу, как радуется малышня своей первой сознательной зиме, они барахтались в сугробе и от них во все стороны летели сверкающие на полуденном солнце блестки.
– Кстати, – вдруг сказал Мария, наконец-то перестав смеяться, когда они уже оба выбрались из сугроба, все мокрые, но счастливые.
Александр завернулся в свое пальто поплотнее, и переминался с ноги на ноги – на нем было все то же осеннее пальто, которое не согревало от январского холода, и он жутко замерз.
– Папа хотел бы видеть тебя сегодня на нашем семейном ужине, – сказал Мария, надевая перчатки на замерзшие руки.
– Что? – Александр перестал топтаться и озадаченно посмотрел на нее.
– Папа хочет видеть тебя сегодня у нас. На ужине, – повторила она, наконец-то взглянув на него.
– Но… но ты же понимаешь, что это невозможно? – взволновано Александр смотрел на нее.
– Почему? – Мария вздернула тонкие брови. – Брось, папе будет интересно пообщаться с тобой, – она взяла его под руку и стала смотреть куда-то в сторону, разглядывая соседний сугроб.
– Это… Мария, нет! – твердо сказал Александр, останавливаясь.
– Но почему, нет? – как-то раздраженно спросила она.
– Потому что… Я не могу общаться на равных с твоим отцом. Он – уважаемый академик, богатый человек, а я… Посмотри на меня.
Мария действительно с какой-то плохо скрываемой жалостью посмотрела на его костюм.
– Но ты же поэт, литератор! – начала доказывать она. – Значит, вы из одного слоя общества. Какая разница, у кого больше нулей в кошельке… – довольно грубо и раздраженно заметила Мария.
– А, – он только махнул рукой.
Но вдруг девушка разом переменилась в настроении и ослепительно, под стать первому снегу, улыбнулась ему:
– Значит, решено: сегодня в семь! – и, хлопнув его по плечам, развернулась и пошла в другую сторону.
Александр остался стоять в заблуждении и твердо решил, что на ужин не пойдет.
***
Ровно без двух минут семь он уже звонил в дверь Марии. Она открыла ему сама: на ней было легкое изумрудно-зеленое платье, а волосы, как всегда, зачесаны назад, и только несколько завитых прядей кокетливо обрамляли ее лицо. «Неуместно было так одеваться, учитывая, что у меня нет не только официального, но даже другого костюма», – осудительно подумал Александр, не сумев, однако, не отметить, как ослепительно хороша она в струящемся шелке. У него действительно не было больше костюма. Он даже подумывал занять у кого-нибудь из институтских приятелей, но потом отказался от этой идеи, разозлившись на себя, и решил пойти в том, что есть. «Предстану перед ее почтительным семейством так, как есть», – горько усмехнувшись, подумал он. По пути к ним, Александр купил большую коробку конфет с коньяком, потратив на нее огромную часть своих денег.
– О, Александр… Валерьевич! – в прихожей появилась полная богато одетая женщина, точная копия Марии, только старше ее лет на двадцать и намного полнее. – Как чудесно, что вы заглянули к нам!
– Владиславович, – мрачно поправил он хозяйку, протянув ей коробку конфет.
– Что?.. О, конфеты! Как это мило, – заворковала дама, взглянув на коробку, стараясь скрыть свое пренебрежение и презрительно насмешливо не фыркнуть. – Проходите, проходите.
– Пошли, – шепотом сказал Мария, беря Александра за руку и проводя его в большую просторную комнату с круглым столом, накрытым разнообразными яствами. Отец Марии – Виктор Юрьевич – уже сидел за столом и открывал бутылку шардоне. – О, Александр Владиславович! – он встал из-за стола и протянул гостю руку (в отличии от своей жены, он помнил его отчество). Как приятно, что вы к нам пожаловали.
– Добрый вечер, Виктор Юрьевич, - Александр слегка почтительно поклонился.
– Добрый, добрый… Ну что, присаживайтесь, – пригласил к столу Виктор Юрьевич, сам садясь обратно на место. Он был еще достаточно молодым и не растерявшим свою былую привлекательность мужчиной. На нем был дорогой жемчужно-серый костюм, выгодно оттенявшие его светлые с проседью волосы.
– Так-с, молодой человек, - произнес он, когда все уселись. – Расскажите нам немного о себе.
– Ну… – Александр даже как-то замялся. – Я литератор…
– Слышали-с, слышали-с, – перебил Виктор Юрьевич. – Поэт, прозаик?
– Поэт. Я закончил Литературный.
– О, как это чудесно! – воскликнула Надежда Олеговна, мать Марии.
– И что же думаете о состоянии современной литературы на сегодняшний день? – вновь спросил отец, заинтересованно глядя на Александра.
– Я думаю, что во многом это в наших руках. В руках нашего поколения.
– Вы чувствуете ответственность на себе?
– Безусловную.
– Однако сейчас появилось столько авторов… Люди что, разучились писать?
– Сейчас действительно печатаются многие бездарности - и тут дело не в таланте, а в деньгах, – опрометчиво заметил Александр, находясь в роскошной обстановке дома профессора Неженского.
– Вы находите? – профессор, казалось, посмотрел на него с саркастической усмешкой.
– То есть, я хотел сказать, дело не в том, что в наше время осталось мало талантливых поэтов или писателей, а в том, что среди нас совершенно нет талантливых критиков. Их разве что, единицы. А что могут единицы?
– А разве великих людей не единицы?
– А я и не говорю про великих людей…
Несколько секунд тянулось молчание.
– Что же, – опять начал Виктор Юрьевич, – все дело в том, верное, что сейчас пишут все, кому не лень. Если бы филологи взялись за дело, тогда, может быть, и получилось бы что-нибудь стоящее…
– Филология и поэзия не одно и тоже! – горячо возразил Александр. – Филология – это не простор для творчества, это ограничение творческого потенциала. Именно она зажимает современную поэзию в рамке, потому как ей занимается сейчас подавляющее большинство либо бездарностей, либо филологов.
– Ну-у-у, – протянул обескураженный профессор, не желая сдавать своих позиций.
– Филология всегда шла в разрез с поэзией. Она читает стихи с точки зрения грамматики, а надо…
– …чтобы при этом были задействованы сердце и душа, – закончил за него Виктор Юрьевич.
– Именно! – снова горячо воскликнул Александр.
– Хорошо, а что же читателями? С любителями? Они тоже разучились читать стихи?
– Отнюдь. Люди жаждут новых авторов, они искренно надеются на их появление… Нет, все-таки большинство читателей люди с душой и сердцем.
– Что ж, это хорошо, – заметил профессор, добавляя всем вина. – Тогда еще не все потеряно. Ну-с, выпьем за надежду нашей литературы! – воскликнул он.
– А кто ваши родители, – вдруг подала голос Надежда Олеговна.
– Они… Мама – библиотекарь, отец – он тоже был писателем, прозаиком.
– О, так у вас династия, – негромко засмеялась Надежда Олеговна, и Александр со скрываемым отвращением посмотрел на нее. - Может быть, мы могли бы познакомится и с вашим отцом, а то…
– Он умер, – резко перебил ее Александр. – Девять лет назад.
– Ох, простите, молодой человек! – воскликнула она, прижимая руку с безупречным маникюром и всю в дорогих кольцах к груди. – Я так сожалею… – ни в голосе, ни во взгляде ее не было ни капли сожаления.
– Ничего, – пробормотал Александр, решив, что больше в этом доме не выдержит.
***
За весь вечер Мария не сказал практически ни слова. И сейчас, в прихожей она молча стояла, смотря, как хмурый и мрачный Александр надевает свое пальто.
– Ты злишься? – тихо спросила она. – Прости меня, если что…
– Если что? – он резко повернулся и в упор посмотрел на нее. – Ты выставила меня на посмешище перед своим отцом и теперь говоришь, если что?!
Мария тревожно оглянулась вглубь квартиры, чтобы их никто не услышал.
– Вовсе нет, ты выглядел очень достойно.
– Как же, – пробормотал Александр. – Твой отец, кажется, насмехался надо мной весь вечер, а мать готова была просто испепелить взглядом. А когда она сказала про моего отца… – он чуть не задохнулся от негодования.
– Прости их, – также тихо сказала Мария. – И не суди слишком строго.
– А кого мне судить? Может быть, тебя? Из-за того, что ты притащила меня в свой богатый дом, и заставила почувствовать ничтожеством?!
– О, нет! – замахала руками Мария и будто бы испугалась. – Вовсе нет! Как ты может так говорить обо мне?.. – ее обиженно надутые губки, гордые нотки в голосе – но глаза-то оставались холодными и безучастными, и также как и у ее матери, в них не было ни капли сожаления.
– Мне пора. – Сказал и вышел за дверь, даже не взглянув больше на Марию.
Он был уже дома, когда в дверь раздался звонок. Александр совершенно без настроения, такой же хмурый, как и час назад, поплелся открывать.
– Марк? – он даже удивился. Перед ним на пороге стоял его старый институтский приятель и широко улыбался.
– Ага! – радостно завопил он. – Саня!
– Тихо, не ори, все-таки уже почти одиннадцать, соседи поди спят уже…
– Какой спят! – также довольно кричал Марк. – Время-то еще детское. Ну-ка посторонись, друг, – и он начал протискиваться в квартиру. – Посмотрим, как ты живешь. А, все также… Ну что ж, я не многим лучше, – ухмыльнулся он.
– Да уж, – безрадостно пробормотал Александр, заходя вслед за Марком в его единственную комнату.
– Чаем хоть угости, – заметил Марк.
– Нет у меня чая.
– Ну, как хочешь, мой гостеприимный друг, я сыт.
Они немного помолчали.
– А ты чего такой хмурый? – спросил Марк, и вдруг воскликнул. – Слушай! А ты ведь встречаешь с этой профессорской дочкой, как ее… Мэри?
– Мария.
– О, ну да, – захихикал Марк, хлопая Александра по плечу. – Это ты из-за нее такой? Поругались?
– Не твое дело, – буркнул Александр, смотря в противоположную сторону.
– Обижаешь, друг – протянул Марк. – Рассказывай.
Минут пять Александр молчал, а потом его словно прорвало; и он рассказал все: про то, как не хотел идти на ужин, про свой бедный костюм, про самодовольную мамашу Марии, про насмешки отца, про свою унижение; даже про коробку конфет и про то, как кинул обвинение в лицо Марии.
– Да, друг, – Марк покачал головой, и по своей особенной привычке почесал затылок. – Хочешь мое мнение? – Александр молчал, – думаю, что эта кошка просто играет с тобой. Что ж, она совсем дура, что ли, чтоб не понимать, что тебе рядом с этими ничтожным профессором и его нахальной женушкой в одной комнате не место! Они же атмосферу портят своим самодовольством. А эта твоя Мэри…
– Не смей! – на повышенных тонах начал Александр. – У тебя нет права так говорить. Ты ведь ее совсем не знаешь… А она, – его взгляд сделался мечтательным, он уже давно простил Марию, еще в начале своего рассказа и даже стал жалеть, что накричал на нее перед уходом, – она чистая, непорочная… Она – ангел.
– Э, друг, – разочаровано протянул Марк. – Ты ее обожествляешь. Плохо это, плохо…
– Я люблю ее, – грустно сказал Александр.
– Ну, – безрадостно усмехнулся Марк. – А она? Нет, была бы ангел – не отправила бы тебя в это змеиное гнездо – дом этого профессоришки. Коварные у нее планы, друг. Все женщины такие…
– Одинаковые? – воскликнул Александр. – Нет, она особенная, она необыкновенная, неповторимая…
– Ну-ну, хватит мне рассказывать о ее достоинствах, – махнул рукой Марк.
– Только, смотри, я тебя предупредил – берегись ее, друг, – уже перед самым выходом снова сказал Марк, протягивая Александру руку.
– Ладно, иди, – он пожал протянутую руку и еще несколько минут задумчиво стоял перед закрытой дверью.
***
– Эй, Александр, кажется – он услышал позади себя звонкий, но скорее визгливый голос, и обернулся: к нему навстречу бежала девушка в каракулевой шубке с белесыми крашеными волосами. В первые мгновенья Александр не мог понять, что от него могло понадобится этой расфуфыренной, богато одетой блондинке. Он уже хотел было повернуться и идти дальше, потому что подумал, что это не к нему, но снова услышал тот же самый голос.
– Да подожди ты, – нет, эта девушка действительно бежала за ним. – Не узнал? – Александр уже хотел сказать «нет», но тут, вглядевшись в лицо девушки, понял, что это одна из подруг Марии, он видел ее пару раз.
– Алена?.. – все еще не уверенно произнес он.
– Смотри-ка, узнал, – усмехнулась блондинка. – А я тебе случайно заметила, – сказала она, насмешливо оглядывая ее одеяние. – Торопишься?
– Нет, а что? – он все еще не мог понять ее намерений.
– Да вот, поговорить с тобой хотела.
– О чем? – он не смог скрыть свое искренне изумление.
Алена, кажется, осталась довольна произведенным эффектом.
– О Марии.
Александр развернулся и, не сказав ни слова, пошел прочь. Он уже почти две недели не виделся с Марией и не находил себе места. Он приходил к ее дому, ждал ее, потом к университету, к музыкальному училищу… Ее не было. Только один раз, примерно неделю назад, он видел ее издалека у университета. Она не звонила ему, и Александр решил, что она очень переживает из-за их тогдашнего разговора и, может быть, даже обижена. Он уже готов был пасть перед ней на колени и молить о прощении, но ее нигде не было. Сама она не звонила, а он позвонить не решался – он поклялся себе, что больше никогда не переступит порог профессорского дома и никогда не позвонит по их номеру. Александр был уже почти в исступлении, когда его нагнала Алена. «А вдруг с ней что-нибудь случилось?» – тревожно подумал он и снова повернулся к блондинке.
– Что с ней?
– Так и думала, – усмехнулась как бы про себя девушка. – Ничего с ней, все в порядке. Просто… Знаешь, я слышала о твоем крахе в доме Неженских, – протянула она, и Александру стало противно. – Я подумала, что ты достоин знать. Не знаю, уж какие цели преследовала Мария, когда приглашала тебя на ужин… Кроме одной… Ты ведь знаешь Андрея?
– Андрея? Нет… Кто это? – Александр ничего не понимал.
– О, ну так я и думала, – Алена картинно закатила глаза. – Ведь мать Марии румынка, – Александр нетерпеливо кивнул, не понимая, куда она клонит. – Так вот. В Румынии у нее есть какой-то знакомый, а у него… Короче, у кого-то из ее знакомых есть сын – Андрей. Они знакомы с Марией уже несколько лет и… В общем они помолвлены, уже несколько месяцев, – выдохнула Алена, с наслаждением произнеся последние слова.
– Что? – Александр ничего не понимал, и мысли путались в его голове, ему казалось, что еще одно слово, произнесенное Аленой, и он прямо здесь рухнет в обморок.
– Да-да. Ее родители – особенно, конечно, мамочка, жаждут женить ее на этом румынском принце.
– Принце? – тупо переспросил Александр.
– Ну да, – рассмеялась Алена. – Принце. Я ведь образно выразилась, что с тобой…
Что с ним? Она ведь только что сказала ему, что его любимая девушка выходит замуж за другого, и теперь спрашивает, что с ним?!
– Зачем же тогда…
– Зачем она пригласила тебя знакомится с отцом? – догадалась Алена. – Все очень просто: накануне, примерно, месяца полтора до этого (примерно, тогда, когда вы познакомились), она поругалась с Андреем, крупно поругалась, – было видно, что Алена находится в своей стихии: сплетни, интрижки. – Но родители ничего не знали. А потом – перед вашим ужином – он позвонил ей, чтобы извинится, но Мария такая вспыльчивая; и они еще больше поругались. Так вот, тогда же Мария и объявила родителям, что не собирается выходить замуж за Андрея. Они были поражены. Ты даже себе представить не можешь… Тогда она сказала, что у нее уже есть другой (а Неженские знали, что она общается с каким-то поэтом), и она их обязательно с ним познакомит. Тогда отец тут же затребовал этого «другого» к себе на ужин – интересно ведь было посмотреть, на кого его дочь променяла красивого, умного, состоятельного Андрея. А она уже была наготове, и потащила тебя ужинать. Почему именно тебя? Ну как, для контраста так сказать… – совершенно бестактно пояснила Алена. – Родители разумеется в шоке, а ей того и надо… Но знаешь, они с Андреем уже помирились. Неделю назад. И родители спокойны и довольно - свадьба не отменяется.
Александр подавлено молчал.
– Только я тебе ничего не говорила, – вдруг взволновалась Алена. – Мария меня убьет. А… а я просто по дружбе решила рассказать тебе все. Ты достоин знать, – снова повторила она. Но Александр уже не слушал ее, вернее не слышал: в голове стоял такой шум, что казалось, мимо летит поезд, в глазах потемнело, и он пошел, натыкаясь на прохожих, не замечая и не видя ничего вокруг.
Почему вдруг белый снег стал серым? Почему голубе небо стало серым? Почему люди стали серыми? Почему его жизнь вдруг – в одно мгновение – погрузилась в серый мрак боли, непрощения и разочарования?..
***
Прошел месяц. Месяц самый страшный в жизни Александра. На этот раз он четко определил самое несчастливое время в своей жизни – это месяц. Целыми днями он лежал на своем продавленном диване, погруженный в тяжкие думы. Он то бредил, то ему казалось, что все это ему приснилось, то он спал целыми сутками… Несколько раз заходил Марк, пытался вытрясти из друга хоть что-нибудь о причинах его болезненного состояния, но не сумев ничего разузнать, убегал. Самое странное, что Александр думал о чем угодно, но только не об этом. Его мысли были горькие и тяжелые, но он никогда в открытую - даже себе - не говорил об Андрее и Марии; о ее предательстве, о его неведении. Он все еще боготворил ее, и думал, что какая-то неведомая сила сейчас препятствует их счастью. Он томился невозможностью увидеть ее и… боялся свидания. Ему даже стало казаться, что Марии не существует, а есть только этот прекрасный образ: ангела, спустившего однажды с небес; ангела с человеческими чертами. Вспоминание о ее черных глазах жгло ему душу, ему казалось, что в них сияет ночь - пламенная, страстная ночь – и он сгорал под этим взглядом. Но чаще, ее черты расплывались, и ему даже казалось, что он забыл ее. Но образ неземной красоты после этого лишь четче и больней возникал перед ним и рвал его сердце на горячие алые кусочки. Невыносима была эта пытка. Пытка любовью, пытка красотой, пытка воображением.
Верно, тогда он был в бреду. И также в бреду он встал со своего дивана – в глазах потемнело, ужасно заболела голова – схватился за край стола, чтобы не упасть, и стал тупо бродить по комнате, чтобы найти пальто. Оно лежало в прихожей на полу, как и месяц назад, когда он вернулся домой после разговора с Аленой и сбросил его бездумно на пол в коридоре. Оно было мятое и немного грязное. Он даже не заметил. Кое-как надев пальто, он вышел из квартиры и даже не закрыл дверь.
Свежий морозный воздух встретил его на залитой февральским солнцем улице. А Александра даже закружилась голова. Яркое солнце слепило глаза, и морозец щипал беззащитные уши. Сначала Александр просто шел, без всякой цели, хотя смутно вспоминал, что, собираясь дома, цель у него была. Целый час он ходил по улицам города, также как и месяц назад, натыкаясь на недовольных прохожих. Как так получилось, но ноги сами привели его к тому дому. И цель, доселе еще неясная, вдруг встала совершенно четкой и выявленной. Как будто все еще в бреду, он поднялся на четвертый этаж и нажал на звонок – раздалась мелодичная трель.
«Будь, что будет», – то ли подумал, то ли произнес вслух Александр.
Через несколько мгновений за дверью послышались знакомые шаги, дверь ему открыла сама Мария. На минуту она остолбенела, лицо ее ужасно побледнело, рот слегка приоткрылся. Александр стоял на пороге и глядел в это милое прекрасное лицо невидящим взглядом; потом бесцеремонно прошлом в квартиру и оказался в той самой комнате, где ужинал с родителями Марии полтора месяца назад. Здесь ничего не изменилось: те же темно-синие обои с белыми цветами, те же старинные картины на стенах, тот же круглый стол… Камин, а над камином висел большой портрет девочки лет восьми – это была Мария. На ней было светло-лиловое платьице, черные локоны свободно развивали по ветру, а в руках она держала букет из синих и голубых колокольчиков. Черные глаза ее сверкали, и на детских устах играла нежная улыбка. Видимо, рисовал этот портрет очень талантливый художник, и в прошлый раз Александр им залюбовался. Но сейчас ему казалось, что глаза этой маленькой девочки горели дьявольским огнем, волосы по-ведьменски развевалась черными прядями, и сатанинская улыбка оскверняла детские уста. Букет колокольчиков в руках девочки вдруг начал вянуть и гнить, а сама девочка вдруг расхохоталась - ужасным дьявольским смехом… Александр встряхнул головой и отогнал наваждение. Мария робко стояла сзади. Он оглянулся, и образ девочки с завянувшими колокольчиками вмиг исчез из его воображения. В эту минуту Мария была особенно прекрасна: она была похожа на беззащитную раненную птицу, казалось, она похудела, черные глаза сверкали каким-то болезненным блеском, и губы совсем пересохли. Александру стало безумно жаль ее, и в душе его даже проснулась какая-то эфемерная надежда, что она сожалеет, что она раскаивается, что… все еще, быть может, неправда.
– Я все знаю, – бесцветным голосом произнес он.
Александр даже испугался, но снова сказал:
– Я все знаю.
– Как… – выдохнула она. – Откуда?.. Никто ведь еще не знает…
– Да? – усмехнулся он, и жалость вмиг улетучилась из его души; он решил, что она станет врать и оправдываться. – А по-моему все уже очень хорошо осведомлены.
– Нет, нет, этого не может быть… – Мария заходила по комнате, заламывая руки и повторяя. – Нет, нет, этого не может быть…
– Как ты узнал? – она вдруг остановилась и в упор посмотрела на него блестящими, как у раненной птицы, глазами.
– Неважно, – снова презрительно усмехнулся он.
– Боже мой! – застонала Мария и рухнула на мягкий диван и у противоположной стены. – Господи! – тело ее вздрагивало, но она не плакала, казалось, она была в исступлении.
– И как давно это продолжается? – холодно спросил Александр, понимая, что у него в принципе нет никого права об этом спрашивать.
– Я… я сама только месяц назад узнала, – слабо проговорила Мария, срывающимся голосом.
– Что узнала? – в недоумении переспросил Александр. «Она меня, что, совсем за идиота держит?!» – с нарастающим негодованием подумал он.
– А ты о чем? – тихо и как бы настороженно в свою очередь спросила Мария, подходя к нему и заглядывая в глаза.
– Об этом твоем… Андрее, – с отвращение и раздражением произнес Александр ненавистное имя и отвернулся.
Мария застыла со стеклянным взглядом, и не могла пошевелиться.
– А ты о чем? – не поворачивая головы, хмуро спросил Александр.
Она не отвечала. Тогда он оглянулся, и такое выражение было в ее глазах – выражение невысказанного ужаса, исступление, безнадежной и ледяной тоски – что ему стало страшно. Она попятилась было к камину, но он схватил за плечо и почти закричал:
– О чем ты? Что ты узнала?
– Я… - она глубоко и порывисто вздохнула и посмотрела ему в глаза уже более осмыслено, но потом вдруг резко отвернула голову, будто бы ей дали пощечину, и взгляд ее вновь сделался невидящим. – Я больна, - по бледной щеке ее скатилась одинокая слеза и остановилась на сухих губах.
– Что?.. – почти прошептал он.
– Я больна, – уже громче повторила она, высвобождая свое плечо из его мертвой хватки, которая вдруг резко ослабилась.
– И насколько серьезно? – только и смог проронить он.
– Очень, – безучастно ответила она. - Лейкемия.
«Лейкемия» – это словно врезалось в его сознанием острой шпагой невыносимой боли. Лейкемия…
Глаза его наполнились слезами, и он, уже ничего не видя перед собой, рухнул перед ней на колени, хватая ее руки и целуя подол ее платья.
– Нет, нет, любимая… нет, не правда… – шептал он в исступлении, а она стояла молча, и слезы непрекращающимся потоком лились по ее мертвенно-бледному лицу.
– Не надо! – вдруг вскричала она, отходя от него. – Не надо, – уже тихо и пугающе спокойно произнесла она.
Он все еще стоял на коленях с опущенной головой и руки его, казалось, дрожали.
– Это ничего не изменит, – сухо и жестко произнесла она. – К тому же ты все уже знаешь: я выхожу замуж.
– Нет, нет, – он хотел было подойти к ней, но Мария остановила его рукой.
– Ты не можешь…
– Почему? Очень даже могу.
– Ты не можешь… После этого не можешь. Останься со мной, я буду хранить тебя, оберегать тебя… ты не можешь…
– Я не могу остаться с тобой.
– Но почему?..
– Потому что… я не люблю тебя! Ты мне безразличен, – выпалила Мария.
– Не лги мне… Ты просто не хочешь делать мне больно, но этими словами ты причиняешь мне еще большею боль…
– Ты очень заблуждаешься насчет своего значения в моей жизни, моих чувств к тебе и моих благородных порывов.
– Я не верю тебе. Ты так не можешь… Ты же… Ведь ты – ангел, – как безумный шептал Александр.
– Нет! – вскричала Мария. – Я не святая, я – живая!
И вдруг она закрыла лицо руками и горько заплакала.
– Не оставляй меня, Мария, – он словно молитву произнес эти слова, и она смотрела на него глазами, полными слез.
– Не надо… Ты переживешь это… Ты сильный, я знаю. Ты перенесешь потерю меня, – она говорила, и в голосе ее надорванной струной звенели слезы.
Он тупо качал головой, пытаясь схватить ее за руки.
– Помнишь, – все также плача, говорила Мария. – Ты говорил мне, что поэты чувствуют боль всего мира, что в их душах трагедии многих и многих людей, что их сердца болят за весь мир… Неужели ж ты, хранящий в своей человеческой душ, тысячи трагедий, не переживешь своей?..
Откуда ей было знать, что хрупкое сердце поэта способно вынести любую боль, кроме своей собственной?
Вдруг раздался звонок в дверь, и оба они не сразу поняли это, с минуту стоя друг против друга, и смотрели друг другу прямо в глаза, пытаясь понять то, что произошло.
Тут кто-то зазвенел ключами, и дверь открылась сама.
– Мари, ты что… – на пороге комнаты возник молодой человек и так и застыл на том самом месте, увидев заплаканную и бледную Марию и незнакомого человека, ужасно одетого с горящим взглядом.
Это был Андрей – жених Марии. Он был высокий и, как и сказала, Алена достаточно красивый молодой человек, с темно-каштановыми глазами и ярко-голубыми, но совершенно холодными и глядящими на все происходящее с каким-то презрение глазами.
– Это Андрей Петрович, – слабо проговорила Мария, поспешно вытирая слезы. – А это… Александр Владиславович.
– А, это он, – с каким-то ужасным пренебрежением обронил Андрей, и внимательно посмотрел на Марию.
– Он что… это он довел тебя до слез? – угрожающе спросил он.
– Нет, нет, – поспешно отрицательно покачала головой Мария.
– Да я его сейчас же раздавлю, как таракана, – со злостью и отвращение прошипел Андрей.
Александр стоял и безотчетно слушал угрозы в свой адрес.
– Андрей… – попыталась было утихомирить его Мария.
– Оставь! – он сбросил ее руку со своего плеча.
– Какого черта ты приходишь сюда, подонок, и говоришь всякую чепуху моей невесте, – может быть, Александру показалось, но он произнес эту фразу с какой-то насмешкой. – Ты, жалкий поэтишка…
Сначала Александр хотел ударить его, но произнес только:
– Да вы ничтожество, Андрей Петрович.
Он резко отвернулся от него и Марии и вышел из комнаты.
– Саша! – закричала Мария, но на самом деле из ее груди вырвался только слабый вздох.
– Все в порядке, дорогая, я его прогнал, – скал Андрей, прижимая Марию в своей груди и говоря так, будто бы она ничего не видела.
А ее сердце разрывалось на части, и от этой боли она не могла более ни говорить, ни плакать.
***
Она узнала о своей болезни месяц назад. Сначала у нее были просто головокружения и редкие головные боли, но Мария списывала все это на усталость и перенапряжение в учебе, но потом боли стали сильнее и чаще, и она стала чувствовать какую-то невозможную слабость во всем теле.
Когда об этом узнала Надежда Олеговна, она безумно забеспокоилась и потащила дочь на обследование. Врач поставил жестокий и безоговорочный диагноз: лейкемия.
С этого момента жизнь Марии круто изменилась. Музыкальное училище пришлось бросить, потому что она уже физически не могла посещать его и отдавать столько сил музыке, а в университете она взяла академический отпуск. Она боялась больше всего на свете думать об этом, но в глубине души знала, что больше туда не вернется.
Она пила разные препараты и делала разные процедуры, но с каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Наконец, она перестала принимать лекарства, поняв всю бесполезность этого.
Посовещавшись, родители убедили дочь помириться с Андреем, потому что в Румынии у него есть знакомый и «очень знающий» (по выражению самой Надежды Олеговны) врач, который занимается онкологическими больными. У Марии уже не был сил противиться, и она позвонила Андрею. Хотя знала: уже ни один врач на свете ей не поможет.
Узнав о случившемся, Антон тут же примчался в Россию к своей невесте. Но Мария сказала, что она не любит его и не выйдет за него замуж, как и говорила после их первой ссоры, и едет с ним в Румынию только ради родителей, чтобы не причинять им боль, и понимает всю безнадежность этого мероприятия. Антон остался рядом с ней, списав все на болезнь и усталость.
И вот завтра у них самолет в Румынию.
Мария не хотела думать об этом, не хотела думать о том, что… она умрет вдали от Родины. Где-то в чужой стране, рядом с чужим человеком… Она не хотела об этом думать, но думала. Она думала о своих родителях, о своем родном Петербурге, и как не любила его осень; думала о своем детстве; в ее памяти возникали лица, которые, как ей казалось, она уже давно забыла. Единственный, о ком она не думала – был Александр. Словно какая-то часть ее, где она хранила его образ, умерла после того, как врач прочитал ее приговор.
И завтра она улетает.
***
Александр не помнил себя после того, как ушел от Марии. И все последующее время он прожил словно во сне. Все чувства словно бы иссохли в ней и теперь остывшим прахом лежали на дне его души. Ничего не осталось, кроме боли, жестокой боли, без отрады и без слез.
Одно издательство попросило у него разрешения напечатать одну его поэму, которую он написал еще будучи студентом Литературного. Он не дал. Ему предложили хороший гонорар, но он отказался. Он вообще отказался от всего, что когда-то было для него дорого. Словно бы вместе с чувствами, истлел и его дар, его талант. Он порвал все свои черновики, сжег все листы со стихами, все толстые тетрадки… Он ненавидел их. Он ненавидел себя. Ему было тошно и противно в этом мире. Он ненавидел его. Он поклялся себе больше никогда не писать. Как-то он сказал Марии, что в душе поэта сотни, тысячи, миллионы трагедий всего мира. Но его собственная трагедия была настолько велика, что вытеснила из его души все остальное. И залегла там огромным бесчувственным камнем, холодным и мертвым.
Мария уехала на следующий же день после их последнего разговора. Вместе с Андреем, в Румынию. К какому-то известному румынскому врачу. Он обещал вылечить ее в самые короткие сроки.
Через два месяца она умерла.
***
Александр стоял на крыльце того самого кафе, того, куда уже больше полугода назад небо послало своего прелестнейшего ангела. На улице пахло весной, и май разливался радостным и чудесным солнышком, крася улицу в золотистые тона. Александр стоял и смотрел в чистейшее небо, наполненное лазурью. Казалось, оно улыбается.
«Ты снова счастливо, – он обратился к нему. – Ты не плачешь боле, ведь ты снова вернуло себе своего ангела».
Все-таки, изменчивое небо не смогло отпустить надолго своего лучшего и прекраснейшего ангела.
Г. В.
Еще по теме
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии
