Ромашки в феврале

– Да, алло, – она кричала в трубку, – да, я слушаю вас. Говорите!

Никто не ответил. Она положила трубку, но не успела даже дойти до кухонной двери, как телефон зазвонил снова.

– Ну, говорите же, – сказала она сразу.
– Здравствуй, – сказал голос и замолчал.

Она присела, отстранила трубку и испуганно посмотрела на неё.
Потом опять осторожно приложила её к уху и шёпотом сказала:
– Прости. У меня галлюцинации?

В трубке ничего не ответили, только было слышно, что на том конце провода кто-то есть, но он просто молчит.

– Очень боялся тебя испугать.

Она молчала. Сначала она подумала, что это кто-то так шутит, но его голос она узнала бы из миллиона. Нет, из миллиарда. Нет. Его голос она никогда бы не спутала, ни с кем. Потому что это был самый родной и самый желанный голос. Немного хриплый, как будто простуженный, но она чувствовала, что на том конце провода сейчас он. Тот, которого она потеряла 8 лет назад, которого знала всего два месяца, но которого она будет любить всю оставшуюся жизнь.

– Ну скажи мне что-нибудь, девочка.
– Я знала, что ты вернёшься.
Он засмеялся. Совсем неслышно, так, как смеялся всегда.

– Я даже не хочу спрашивать тебя, как это всё произошло. Я просто хочу слышать твой голос. Или, – она немного запнулась, – или может быть…
– Нет. Только голос.
– Хорошо.

Он молчал.

– Как ты? Просто расскажи мне, как ты, любимый?
– Не могу.
– Хорошо. Тогда просто говори. Просто говори. Что-нибудь.
– Помнишь ромашки в феврале, малышка?
– Да, – тихо сказала она, и по её щекам потекли слёзы.

Они, солёные и горькие, стекали на платье, на руки и, казалось, вместе с этим бестолковым дождём, который тревожно стучал в окно, пели серенаду. Грустную и печальную песню о любви.

Она даже подумала о том, что эти капли так громко стучат, и из-за них она не услышит его слов. Но он пока молчал, а капли всё плакали и плакали.

– Красивые цветы. Тут их нет. А может и есть. Но я не встречал.

– Прости. Не хотел будить твою память. Просто…
– Это чистые слёзы. Они смывают всё, что было за эти восемь лет. Без тебя.
– Я очень виноват.
– Не надо. Всё равно ничего не вернуть и ничего не изменить. И если ты не можешь говорить о том, как ты там сейчас, расскажи мне о прошлом. Там где был ты. И я.
– Это очень больно.
– Мне тоже, – потом, немного помолчав, добавила, – эта боль… это наказание или награда?
– Боль не может быть ни наградой, ни наказанием. Потому что она боль.
– Но ведь она отпустит. Когда-нибудь. Да?
– На время.
– Значит, наказание.
– Почему ты одна?
– Не могу никого любить. А ты? У тебя есть кто-нибудь?
– Нет. И не будет, – ответил он и вздохнул.
– А у меня? – спросила она и замерла.
– Будет, – сказал он, и она почувствовала, как он слегка усмехнулся.

– Ты мне ещё позвонишь?
– Нет. Вряд ли.
– Ангел мой!
– Душа моя!
– Спасибо тебе, любимый… Мне даже дышать стало легче.

В ответ ей звучала лишь ледяная тишина…

Она встала, вытерла почти высохшие на щеках слёзы и улыбнулась.
Потом оделась и вышла из дома. Купив в ближайшем цветочном магазине огромный букет ромашек, остановила такси: «На Ваганьковское, пожалуйста».

Вернулась она домой поздно вечером и залезла под тёплый плед.
Мама принесла ей чашку горячего чая, погладила по голове и, словно между прочим, сказала:

– Доченька, тебе звонил какой-то мужчина.
– Попросил поблагодарить за ромашки?
– Да, – кивнула в ответ удивлённая мама.
– Спасибо, мамуль. Я знаю.

Наталия Доманчук