Он жил один...

Он жил один. Был тощ и нездоров, 
Надсадно кашлял дымом самокрутки, 
Но на деревне, в сотни две дворов, 
Был первый балагур и прибаутник. 
И с нами, "конопатыми", шутил. 
Меня забавно называл пацанкой, 
А если выпадало по пути – 
Подсаживал верхом на Атаманку. 

И с высоты пастушьего седла 
Смотрела я, счастливая малявка, 
Как покататься очередь росла – 
Бежали рядом Колька, Мишка, Славка... 
Он был один у нас – наш общий дед, 
У сельской ребятни шестидесятых, 
Чьи деды из военных давних лет 
Смотрели с рамок под божницей в хатах. 

Свистульки вырезал нам из ольхи, 
Сбивал ходули каждому по росту, 
Воробушка, что выпал со стрехи, 
Он возвращал в гнездо – легко и просто. 
Запомнилась шершавая ладонь – 
Он гладил нас по встрёпанным макушкам, 
И тяжкий вздох, как приглушённый стон: 
"Бездедовщина... Эх, едрит на мушку!" 

Но раз в году, когда фронтовики 
Победным майским днём при всём параде 
Шли в сельский клуб, сидел он у реки, 
Потом надолго запирался в хате. 
Все знали: на войне он был в плену, 
А после "искупал вину" в ГУЛаге. 
Вернулся – не застал в живых жену, 
Лишь дом пустой тулился у оврага. 

И умер он в одну из годовщин 
Им так и не заслуженной Победы. 
Не дотянул всего лишь год один 
До весточки, мотавшейся по следу, 
Что орден боевой ещё с войны 
Героя поджидал в архивах где-то. 
И нет ничьей, как водится, вины... 
И человека... 
Человека – нету. 

Галина Аверо-Беспалова